Было бы ошибкой считать, что она вошла в роль юной ученицы. Нет, она сама была этой ученицей, столь ревностно изучавшей всевозможные предметы, что не оставляла от них камня на камне, разрушая до основания – в чем ее, разумеется, наставлял и поддерживал учитель, большой мастер перемалывать знания и судьбы.
Она играла ученицу с такой страстью, что заразила ею своего партнера; в результате молодой человек, исполнявший роль учителя, был автоматически назначен Плектрудой на другую роль.
Во время одной из репетиций, когда этот актер произнес замечательную по глубине реплику: «Филология ведет к преступлению», она объявила, что он будет отцом ее ребенка. Он решил, что это диалог в духе «Лысой певицы», и ответил утвердительно. Той же ночью она поймала его на слове.
Месяц спустя Плектруда поняла, что она беременна. Если на свете еще остались люди, считающие Ионеско только комедиографом, пусть примут это к сведению.
Плектруде было девятнадцать лет – столько же, сколько ее матери, – когда она родила ребенка. Младенца назвали Симоном. Мальчик был красивым и здоровеньким.
Юная мать глядела на свое дитя, задыхаясь от горячей любви. Она и не подозревала, что в ней до такой степени сильна материнская жилка, и с грустью думала: «Нелегко мне будет расстаться с жизнью».
И тем не менее она твердо решила идти до конца: «Я и так уже обманула судьбу, отказавшись убить отца Симона. Но себя я не пощажу!»
И она баюкала малыша, нежно нашептывая ему:
– Я люблю тебя, Симон, я люблю тебя. Я умру, потому что должна умереть. Будь у меня выбор, я осталась бы с тобой. Но я должна умереть, я знаю – так мне суждено.
Прошла неделя, и Плектруда сказала себе: «Теперь или никогда. Если я поживу еще немного, то уже не смогу оторваться от Симона. Чем больше я откладываю, тем труднее будет решиться».
Она не оставила прощального письма по той уважительной причине, что вообще не любила писать. К тому же этот поступок казался ей настолько понятным, что она не видела надобности объяснять его.
Желая придать себе уверенности, Плектруда решила одеться как можно красивее, ибо давно уже заметила, что элегантность укрепляет мужество.
Два года назад она купила на блошином рынке платье, какое могла бы носить разве что герцогиня, – фантастический наряд из темно-синего бархата с кружевами цвета тусклого золота, такой роскошный, что выйти в нем на люди было совершенно невозможно.
«Если я не надену его сегодня, то не надену никогда», – сказала она себе и тут же рассмеялась, осознав мрачную справедливость этой мысли.
За время беременности Плектруда немного похудела, и теперь платье болталось на ней; делать нечего, пришлось с этим смириться. Она распустила свои великолепные волосы, которые падали ниже пояса. Затем придала лицу выражение скорбной феи, взглянула в зеркало, осталась очень довольна и решила, что теперь может расстаться с жизнью, не краснея за себя.
Плектруда поцеловала на прощание Симона. Выйдя из дома, она задумалась: а каким же способом покончить с собой – броситься под поезд, под машину или в Сену? До сих пор она как-то не задавалась этим вопросом. «Ладно, там увидим, – решила она. – Не стоит зацикливаться на пустяках, иначе не сделаешь главного».
Она дошла до вокзала, но у нее не хватило мужества лечь на рельсы. «Если уж умирать, то в Париже, и не таким мерзким способом», – подумала она, все-таки ее заботила внешняя сторона дела. Итак, она села в пригородный поезд; ехавшие в нем обитатели предместий отродясь не видывали таких роскошно одетых пассажирок, а загадочная дама еще и улыбалась во весь рот: перспектива самоубийства приводила ее в чудесное настроение.
Она сошла в центре и побрела вдоль Сены, высматривая наиболее подходящий мост. Поскольку она колебалась в выборе между мостом Александра III, мостом Искусств и Новым мостом, ей пришлось довольно долго ходить взад-вперед, сравнивая их достоинства.
Она отвергла мост Александра III за чрезмерную помпезность, а мост искусств – за излишнюю интимность. Зато Новый мост привлек ее своей стариной, а также полукруглыми площадками-выступами, весьма удобными для предсмертных размышлений.
Мужчины и женщины оглядывались на ходу, любуясь юной красавицей, но Плектруда не замечала их, она была всецело поглощена предстоящей операцией. С детских лет она не испытывала такого блаженства.
Наконец она уселась на каменный парапет, свесив ноги в пустоту. Здесь многие так сидели, это не привлекало ничьего внимания. Плектруда огляделась. Над собором Парижской Богоматери нависло серое небо. Сена слегка зыбилась под ветром. И внезапно Плектруду потрясла древность мира: как же быстро потонут ее девятнадцать лет в бесконечных веках Парижа!
У нее закружилась голова, сердце упало при мысли о том несокрушимом величии, о той вечности, где ей уже не найдется места! Она произвела на свет ребенка, который даже не вспомнит о ней. А кроме этого – ничего. Единственным человеком, которому она отдала свою любовь, была ее мать: убивая себя, она повиновалась той, которая больше не любила ее. «Нет, неправда, у меня еще есть Симон. И я его люблю. Но если материнская любовь приносит столько горя, лучше избавить его от этого».
Пустота под ногами звала, манила к себе.
«Неужели мне нужно было дождаться этой минуты, чтобы понять, чем обделила меня судьба? Вся моя жизнь – только голод и жажда, и нет ничего, что могло бы насытить дни; сердце мое не сохло, ум зачах, в душе сосущая пустота, – можно ли умирать в таком состоянии?»
А внизу ждало небытие. Что за мука эти сомнения, не лучше ли избавиться от них, позволив ногам перевесить голову?